Мечников И.И.
Мое пребывание в Мессине

Когда газеты вышли с заголовками статей: "Гибель Мессины", "Мессина совершенно разрушена" и т.п., то можно было думать, что сообщаемые ими известия очень сильно преувеличены ради возбуждения большего интереса в читающей публике. Но и после получения более подробных сведений действительность оказалось ужасной. Множество домов пострадало от землетрясения и последовавшего за ним наводнения морской волной. Бедствие усиливалось еще вследствие пожаров, вспыхнувших во многих частях города вследствие повреждения газовых труб и газометров. Число человеческих жертв еще не определилось с точностью, но если оно и ниже 100 000, возвещенных газетами, то во всяком случае оно должно быть очень велико. Уже теперь можно видеть, что облик прежней Мессины существенно изменился и что нынешняя катастрофа ужаснее всех бывших ранее в Сицилии землетрясений.

После смерти кого-нибудь из близких является потребность говорить об усопшем, вспоминать черты его лица и характера, все до мелочей. Так и теперь. Катастрофа, постигшая Мессину, оставляет впечатление как о потерянном близком друге, и сами собой напрашиваются воспоминания о времени, проведенном мной в ней. Многократное пребывание в Мессине оставило во мне глубокие следы, и потому кроме чувства жалости, которое теперь испытывается всеми, во мне говорит еще особенное личное чувство.

Мессину я знал более сорока лет. Она издавна была излюбленным местом естествоиспытателей, интересующихся жизнью низших морских животных. И я попал в нее с целью их исследования. В первый раз меня увлек туда мой незабвенный товарищ и друг А. О. Ковалевский, который поехал туда весной 1868 г. В своих письмах он так восторженно описывал мне богатство мессинской морской фауны и так усиленно меня звал к себе, что я, недолго думая, покинул Неаполь и поплыл в Мессину.

После ночи, проведенной на море, рано утром наш пароход причалил к мессинской пристани. Окруженная живописными, но не высокими горами, Мессина расположилась полукругом вдоль пролива, в виду калабрийского берега и находящегося на нем небольшого городка Реджио.

Часто говорят о прелести Мессины и о ее великолепных дворцах на морской набережной. Особенно теперь, когда большая часть Мессины подвержена действию землетрясения, описывают красоту ее с особенным энтузиазмом. В действительности же Мессина далеко не была красивым городом. При въезде в нее с моря прежде всего поражала грязная набережная, загроможденная товарами, между которыми первое место занимают деревянные ящики с апельсинами. Здания, окаймляющие набережную, тоже грязны и негармоничны. Нижние этажи их заняты большей частью конторами пароходных компаний и разными коммерческими предприятиями. Здесь же и большая гостиница "Тринакрия" и несколько других, менее значительных. Параллельно с набережной тянется довольно широкая улица, главная артерия города с многочисленными магазинами и лавками. С ней сообщается несколько площадей и между прочим Площадь четырех коней, с четырьмя лошадиными бюстами на высоких цоколях.

Городской сад невелик, но красиво засажен многими южными растениями. Особенно помню большое дерево с пурпурно-красными цветами в виде мотыльков, под тенью которого мне приходилось подолгу сиживать и размышлять.

В общем, город Мессина не представлял ничего сколько-нибудь выдающегося по красоте, но зато в высшей степени живописны его окрестности. Стоило подняться на некоторую высоту, чтобы увидеть чудный вид на море и на Калабрию, или же пройтись или проехать вдоль берега моря, по направлению к деревне Фаро, чтобы насладиться дивной природой. В первое мое пребывание в Мессине я был еще очень молод. Во мне бурлило усиленное желание возвыситься над прозаическим уровнем школьной науки. Я усердно работал над историей развития низших животных в надежде найти в ней ключ к пониманию генеалогии организмов. После дня, проведенного за микроскопом, мы с Ковалевским обменивались добытыми результатами, спорили и проверяли друг друга. Но усиленное микроскопирование в Мессине с ее ярким солнцем вскоре расстроило мое зрение. Мне приходилось отрываться от занятий по нескольку часов подряд, и тут-то я уходил в городской сад, где предавался горю о невозможности продолжать работу и мечтам о том, как устроить жизнь согласную с теоретическим мировоззрением. Несмотря на препятствия, мне удалось все-таки добыть кое-какие интересные результаты (особенно по истории развития иглокожих); но все же болезнь глаз принудила меня покинуть Мессину и снова вернуться в Неаполь. Для перерыва в занятиях и для избежания морской болезни я предпринял путешествие сухим путем из Реджио в Неаполь. В те времена железнодорожного сообщения в Калабрии не существовало, и мне пришлось несколько дней ехать в почтовой карете до Эболи (недалеко от Неаполя). Дорогой поражали многочисленные деревни, разрушенные бывшим незадолго перед тем землетрясением, деревни, расположенные среди больших оливковых садов и каштановых рощ. Пассажиры, бывшие в дилижансе, всю дорогу говорили о калабрийских разбойниках, которых тогда было немало на пути. Одно время, когда наша карета завязла ночью в грязи, произошла паника между ними в ожидании разбойников, которые должны были, по их мнению, напасть на нас из-за ближних развалин деревни, разрушенной землетрясением. Ввиду этой перспективы некоторые путешественники запрятывали деньги в чулки и готовили оружие. Я на этот раз оказался спокойнее этих товарищей по дилижансу: у меня не было ни денег, ни оружия. Страх оказался напрасным, и мы благополучно доехали до железнодорожной станции в Эболи. Во второй раз я посетил Мессину через двенадцать лет после первого, но оставался в ней лишь несколько дней для решения одного, занимавшего меня тогда вопроса (естественная история ортонектид). Мессину я нашел все в том же виде грязного портового города среди чудной природы.

Главное мое пребывание в Мессине относится к 1882 и 1883 гг. Туда я поехал "отдыхать" после выхода в отставку из Одесского университета. Уже несколько лет перед тем я усиленно углубился в изучение ранних стадий развития животных уже не только в надежде найти в них ключ для понимания генеалогии этих организмов, но почти уверенный в успешном результате моих долгих исканий. Но, прежде чем прийти к выводам, было необходимо сделать несколько фактических исследований, более или менее кропотливых. К сожалению, жизнь в русских университетах налагала непреодолимое препятствие к достижению этой цели. Не говоря о недостаточности зоологического материала даже в приморском городе, как Одесса, затруднение проистекало от невозможности найти достаточно времени для спокойной научной работы. С одной стороны, профессора чересчур усердно занимались "делами", т.е. хлопотали о выборах профессоров, об избрании на должность деканов, ректора и пр. С этой целью в читальной постоянно собирались группы, обсуждая малейшие события университетской жизни. С другой же стороны, студенты вечно волновались, пользуясь для этого всевозможными обстоятельствами. После 1 марта 1881 г. положение в университете особенно обострилось.

И в то же время я дерзал соображать о происхождении кишечного канала у животных и о том, каковым он должен был быть у наших давно отошедших в вечность предков. Для того чтобы найти сколько-нибудь спокойствия для работы, я забрался в самую отдаленную комнату зоологического отделения под защиту длинного ряда помещений чучел животных и других коллекций. И вот в то время, когда я сидел над историей развития медуз, ко мне пришли два профессора с внушением вступить в бой по поводу университетских дел. Скрепя сердце, нужно было бросить микроскоп и ринуться в водоворот советских заседаний, результатом чего получилось мое прошение об отставке и последовавшая затем в небывалый в канцелярских сферах кратчайший срок и самая отставка.

Очнувшись на свободе, моей первой мыслью было уехать за границу, куда-нибудь, где можно было бы в тиши заняться продолжением моей научной работы. Мне чудилось, что избранные мною генеалогические вопросы способны привести к интересным результатам общего характера. Для продолжительного пребывания на море я по разным соображениям выбрал Мессину, куда и двинулся с семьей, т.е. с женой и ее братьями и сестрами, находившимися под моей опекой.

На этот раз мы поселились не в самой Мессине, а в ее окрестностях, в местечке Ринго, на самом берегу моря, по дороге в Фаро. Мы наняли небольшой домик довольно примитивного устройства и взяли на прокат кое-какую мебель. В "гостиной" я водрузил свой микроскоп и все, что нужно было для работы. Следуя сицилийским нравам, в этом отношении похожим на русские, нам пришлось взять три человека прислуги: типичную смуглую сицилианку, горничную Нину, подслеповатого повара Кармело и мальчика на побегушках Праджидо. Все они с вечными жестами и криками исполняли роль и хотя и без соблюдения правил строгой чистоты, но все же кормили нас удовлетворительно. В чудной обстановке Мессинского пролива, отдыхая от университетских передряг, я со страстью отдался работе. Однажды, когда вся семья отправилась в цирк смотреть каких-то удивительно дрессированных обезьян, а я остался один над своим микроскопом, наблюдая за жизнью подвижных клеток у прозрачной личинки морской звезды, меня сразу осенила новая мысль. Мне пришло в голову, что подобные клетки должны служить в организме для противодействия вредным деятелям. Чувствуя, что тут кроется нечто особенно интересное, я до того взволновался, что стал шагать по комнате и даже вышел на берег моря, чтобы собраться с мыслями. Я сказал себе, что если мое предположение справедливо, то заноза, вставленная в тело личинки морской звезды, не имеющей ни сосудистой, ни нервной системы, должна в короткое время окружиться налезшими на нее подвижными клетками, подобно тому, как это наблюдается у человека, занозившего себе палец. Сказано - сделано. В крошечном садике при нашем доме, в котором несколько дней перед тем на мандариновом деревце была устроена детям рождественская "елка", я сорвал несколько розовых шипов и тотчас же вставил их под кожу великолепных, прозрачных, как вода, личинок морской звезды. Я, разумеется, всю ночь волновался в ожидании результата и на другой день, рано утром, с радостью констатировал удачу опыта. Этот последний и составил основу "теории фагоцитов", разработке которой были посвящены последующие 25 лет моей жизни.

Целый ряд заключений вытек сам собой из основного опыта с занозой, и мне представилась богатая перспектива исследований в области научной медицины, которая прежде мне была совершенно чужда. Вскоре я поделился новыми фактами и мыслями с мессинским профессором зоологии, моим большим приятелем Клейненбергом, который к тому же имел медицинское образование. Он очень поощрил меня в моих начинаниях, что вскоре было подтверждено судьей, особенно компетентным в этих делах.

Весной 1883 г. знаменитый немецкий патолог Вирхов приехал в Мессину с целью поправить здоровье в чудном сицилийском климате. Я встретился с ним у мессинского профессора Вейса (оставшегося, к счастью, в живых во время последнего землетрясения) и разговорился с ним о моих исследованиях и планах будущих работ в области медицины. Вирхов пожелал видеть мои опыты и приехал к нам в Ринго посмотреть на них. Отзыв его был крайне благоприятный.

Таким образом, в Мессине совершился перелом в моей научной жизни. До того зоолог, я сразу сделался патологом. Я попал на новую дорогу, которая сделалась главным содержанием моей последующей деятельности. Я с особенным чувством вспоминаю это давно прошедшее время и с нежностью думаю о Мессине, катастрофа которой меня глубоко затронула. Говорят, что Мессину решено выстроить вновь на том же месте, но совершенно иначе, чем прежде. Это будут низкие здания, расположенные на широких улицах и построенные из особого материала. Это будет уже новая Мессина, не моя, не та, с которой у меня связано столько дорогих воспоминаний.

Париж, 25 декабря (1908)

Мечников И.И. Пессимизм и оптимизм/Сост., вступ. ст., коммент. В.А. Фролова. - М.: Сов. Россия, 1989. C. 63-73.